Иван Мазепа и Василий Кочубей: двойная ловушка
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора
Окружены его садами,
И много у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И на виду, и под замками
Александр Пушкин, «Полтава»
Эти строки знаменитого русского поэта, несмотря на его приверженность к великодержавной имперской парадигме, мы можем-таки считать довольно достоверными. Они не противоречат правде истории. Потому что только один человек — сам Гетман Иван Степанович Мазепа — превосходил Василия Леонтиевича Кочубея (1640—1708), Генерального Судью Гетманской Украины, внука крымского татарина Кучук-бея, который выехал в Украину в середине ХУII века и окрестился с именем Андрей, по влиянию в Гетманском правительстве. Кочубей поистине достиг поражающих успехов, как политических, так и имущественных, в своей карьере!
Но нашим современникам Кочубей известен прежде всего как автор серии доносов на Мазепу, с обвинением Гетмана в государственной измене, отправленных непосредственно царю Петру I. Излишне говорить, что тогда, в 1708 году, в разгар Северной войны Московского государства со Швецией, такие обвинения, в случае их подтверждения, гарантировали смертный приговор — принимая во внимание крайне жестокий характер Петра. Даже учитывая многолетнее стабильное доверие царя к Мазепе, о чем Кочубей, конечно, знал. И все же он пошел на этот поступок, который сейчас мы с полным основанием квалифицируем как отступничество, ренегатство, несмотря на смертельную опасность для себя лично.
По сути, то была двойная ловушка: для Мазепы (продуманная и осознанная) и для Украины (потому что именно в преддверие этих событий Петр жестко дал понять украинской элите, Гетману прежде всего, что во времена войны никакую реальную автономию Гетманского государства он сохранять не будет). Для противодействия этим планам тиранического царя нужна была прежде всего консолидация украинского политического класса вокруг Гетмана, который тоже именно тогда начал свою крайне опасную геополитическую игру. И здесь — донос Василия Кочубея (и полтавского полковника Ивана Искры, который присоединился к нему).
Каковы были мотивы такого отступничества? Историки уже более трех веков дискутируют на эту тему, однако к единому мнению до сих пор не пришли. Поражает, что донос был составлен ближайшим соратником Гетмана (наряду, возможно, с Орликом — единомышленником и Войнаровским — ближайшим родственником), после более чем двадцати лет теснейщего сотрудничества у власти. И какие это были годы: война с Карлом ХІІ, который слыл «лучшим полководцем Европы», с Турцией, мятежи, заговоры, безудержный и безгранично подозрительный царь Петр, от которого можно было ждать чего угодно, для которого рубить головы и пытать было наслаждением. Казалось, что Гетман и Генеральный Судья являются полными единомышленниками; на время своего отсутствия в Украине Мазепа, как правило, оставлял именно Кочубея исполнять свои обязанности. Мазепа (внимание!) был крестным отцом Мотри Кочубей, дочери Генерального Судьи. И вот — донос. Почему!? По каким мотивам?
Однозначный ответ здесь дать невозможно. Стремление «конвертировать» богатство и состояние в политическую власть (хроническая болезнь украинской элиты на протяжении веков)? Зависть к Мазепе? Страх перед царем? Подсознательное москвофильство плюс надежды на вознаграждение от царя? Ревность обиженного отца, который узнал о «невозможной», «запретной» любви 65-летнего Гетмана к 16-летней Мотре (эту тему, мы, конечно, еще осветим)? Думается, все это в комплексе — плюс безумное, беспощадное давление собственной жены, Любови Федоровны Кочубей, которая люто возненавидела Мазепу и жаждала жестокой мести ему. Следует отметить только, хотя не всем нашими «реестровым патриотам» это понравится, что этот донос был никак не первым и не единочним в нашей истории. Доносили на Виговского (те же запорожцы!), на Демьяна Многогрешного, на Самойловича (на «петиции» в Москву есть подпись Кочубея, Мазепа тоже был в курсе), на того же Мазепу царю поступали десятки доносов, еще до Кочубеевого. Так что имеем здесь дело с феноменом «кочубеевщины», о котором в свое время блестяще писал Юрий Шевелев. Мы к этому вернемся.
1. «ИЗМЕНА»: МАЗЕПА, ПОЛЯКИ И КАРЛ
Коротко воспроизведем канву событий в хронологической последовательности. Осенью 1707 года, как раз во время исполнения обязанностей Гетмана (в статусе «наказного гетмана»), Кочубей, наконец, решился действовать. Он «благословил» на поездку в Москву с доносом на Мазепу своего доверенного человека, некоего монаха Никанора, вручив ему письмо на имя царя, где, среди прочего, речь шла о том, «что гетман, Иван Мазепа, хочет Великому Государю изменить, отложитца к ляхам, а Московскому государству учинить пакость великую. И велел де он, Кочубей, тому Никанору, монаху, наскоро ехать в Москву и донесть о том, и чтоб гетмана, Ивана Мазепу, захватить в Киеве, а ево бы, Кочубея, оберечь, чтоб он, гетман Иван Мазепа, ево не убил». Никанора допросили «с пристрастием», подвергли жестоким пыткам (потому что в Москве действовало правило: «доносчику — первый кнут»). Следствие над ним продолжалось аж до марта 1708 года. Кочубей ждал результатов, однако никаких сведений не имел.
В конце концов. уже весной 1708 года появился новый донос в Москву, составленный уже совместно Кочубеем и полковником Иваном Искрой. В «Белокаменную» поехал некий Петр Яценко (личность, о которой история сведений почти не сохранила) с повторным доносом. В то же время, опять же в окружение царя, был послан еще один «сигнал» об «измене» Гетмана, изначально адресованный российскому полковнику Осипову, командующему отрядом, расположенным в Охтырке на Сумщине, для дальнейшей передачи киевскому воеводе князю Голицыну, а затем — в расположение армии Петра в Витебск.
Содержание всех этих доносов было довольно похожим. Яценко жаловался, что «гетман, Иван Степанович, имеет согласие с королем Станиславом (союзником Карла. — И.С.) и хочет измънити Вашему Царскому Величеству и поддатися до всею Малою Россиею; а дълает сіе чрез нъкотораго ксендза, которій зовется Зеленскій». А в бумагах, переданных через Федора Осипова, заявлялось, что «гетман, Иван Мазепа, забыв страх Божій и крестное цълование и премногую монаршию к себя милость, согласився с королем Станиславом Лещинским и из Вишневецким, из злаго своего намъренія умышляет на его, Великого Государя, здравіе, как бы ево, Государя, в руки свои гдъ вхватить или смерти предать».
Но и это еще не все. На свет появился дополнительный, «комплексный», «обобщенный» донос Кочубея и Искры из 33 пунктов. Здесь и злорадствования по поводу поражений царя, и чтение антимосковского Гадячского договора Виговского 1658 года (тоже преступление!), и намерения Мазепы взять Украину «в работу» (то есть в рабство), и «давние отношения с бусурманами», и контакты с ожесточенным врагом Москвы — польской аристократкой пани Дольской. «Кто ж не узнает, что деется факція (заговор. — И.С.), губительная державе Великого нашего Государя!». А тут еще Кочубей привел в доносе (последним пунктом) «думу Гетмана, в которой значное против державы Великого Государя оказуется противление». Многие украинцы помнят эту думу: «Всъ покою щиро прагнуть. А не в еден гуж тянуть. Той направо, той налъво. А все братья, тото диво!». И дальше: «През незгоду всъ пропали. Сами себя звоювали!». Это стихотворение сохранилось в материалах следствия.
Но Кочубей жестоко просчитался. Он сам попал в ловушку. Не исключено, что царь чувствовал в какой-то степени сомнения в верности Гетмана. Но он не был намерен в разгар тяжелой войны с Карлом ХІІ заострять опасный конфликт еще и в Украине. Канцлер Гаврило Головкин, один из самых приближенных к царю интриганов, обещал Кочубею честное и бесстрастное следствие. Однако когда доносчики, которые долго прятались, покинули, наконец, территорию Гетьманщины, их мгновенно схватили и доставили в Витебск, в потом — в Смоленск — для допросов «с кнутом». Но об этом — позже.
2. ЗВАБА: МАЗЕПА И МОТРЯ
Невозможно обойти этот волнующий, драматичный (совсем не мелодраматический) сюжет, которым вдохновлялись Байрон и Пушкин, Гюго и Словацкий, Богдан Лепкий и Вольтер. Несомненно, эта любовь стала одной из причин дальнейшей трагедии. Однако будем строго следовать языку документов и фактов.
Итак, еще Пушкин знал, что наибольшее сокровище Кочубея — это не его злато или серебро, а дочь Мария (на самом деле — Мотря), невероятной красоты девушка. Гетману — 65 лет (но он — полон сил и энергии), Мотре (крестной дочери) — 16 или 17. Еще французский дипломат Франсис Бенак писал об «удивительном шарме» Мазепы, который особенно ярко проявлялся в его общении с женщинами.
И вот — это немыслимое чувство (родители и церковь никогда не дадут согласия на брак). Перед нами — кипа писем Гетмана к любимой. Мы не можем до сих пор быть уверенными в их подлинности, сомнения есть. Однако давайте почитаем эти удивительные признания в любви. Даже если это имитация — то удивительно сильная.
Мазепа — Мотре: «Моє серденько, мій цвіте рожаний! Сердечно на теє болію, що недалеко від мене їдеш, а я не можу очиць твоїх і личка біленького видіти; через сеє письмечко кланяюсь, всю тебе (в оригиналі: «всі чльонки») цілую любезно»;
Мазепа — Мотрі: «Моє серденько! Зажурився я, почувши від дівки (*служанки) таке слово, що Ваша Милість за зле на меня маєш, що Вашу Милість при собі не задержав, але відіслав додому. Уваж сама, що би з того виросло. Перше: що би твої родичі по всім світі розголосили, що взяв у нас дочку вночі гвалтом і держить у себе замість підложниці. Друга причина: що державши Вашу Милість у себя, я б не міг жадною мірою витримати, та і Ваша Милість так же; мусив б ми із тобою жити так, як подружжя каже, а потім прийшло б неблагословення від церкви і прокляття, щоб нам із тобою не жити. Де ж би я тоді Вас подів? І мні би через теє Вашу Милість жалко, щоб потім на мене не плакала».
Мазепа — Мотре: «Моє серце кохане! Сама знаєш, як я сердечно, шалено люблю Вашу Милість; іще нікого в світі не любив так. Моє б теє щастья і радість було, щоб нехай їхала і жила в меня; тілько ж я уважав, який кінець з того може бути, а главно, при такій злості і заїлості твоїх родичів. Прошу, моя любонько, не відміняйте не в чім, як уже непоєднократ слово своє і рученьку далась; а я взаємно, поки жив буду, тебе не забуду».
А теперь относительно «злобы» родственников Мотри (да и церковь враждебно встретила это чувства: разве можно жениться на крестной дочери?!). Вот жалобы Кочубея, адресованные, вероятнее всего, Гетману: «Лихо мені, нещасному, всіма покинутому! Замість надії найти в рідні потіху на старість — маю нову журбу. Очі мої вкриваються мрякою. Я плачу невпинно зі своєю нещасливою жінкою».
Мазепа, который знал, что Кочубей преднамеренно «бьет на жалость» (а на самом деле мать, Любовь Федоровна, издевалась над дочерью, била ее в лицо, та тоже отвечала ударом на удар) — послал Генеральному Судье жесткое письмо следующего содержания: «Ах, якби колись твій дах і твоя хата згинули — то ти не міг би звинуватити в цьому нікого. Ти мусив би шукати вини тільки в проклятій нахабності твоєї жінки. Це жінка нахабна і балакуча, яку треба би загнуздати, як дикого коня. А щодо разпусти, про яку ти згадуєш у своєму памфлеті, — не знаю, що ти хочеш сказати. Чи саме це з тобою не діється, коли ти слухаєш своєї жінки?».
Ненависть личная, интимная. Это — тоже один из импульсов, которые зродили донос. Мотрю выдали замуж за знатного казака Семена Чуйкевича. Как считает часть историков, после предательства Кочубея они оба остались на стороне Мазепы, попали в плен, и Мотря пошла за Семеном аж в Сибирь! Не свидетельствует ли это, что Мотря реально видела в Мазепе героя?
3. НАКАЗАНИЕ: МАЗЕПА, ИСКРА И КОЧУБЕЙ
Именно доносчик, по законам московского следствия, должен был доказывать истинность своих обвинений (напомним: «доносчику первый кнут!).
Петр дал приказ истязать Кочубея и Искру без жалости, чтобы они оба сознались: кто именно, зачем и когда вынудил их оклеветать Гетмана? 21 апреля 1708 года приведенный на пытки Искра «і розпитуваний : за чиїм науськуванням він доносить на Гетьмана, чи не за заговором і чи не підсилкою якою від неприятеля?». «Дано йому 10 ударів батогом». А затем Кочубей, приведенный на те же пытки, признался: «А що, мовляв, я два роки на Гетьмана говорив про зраду, то то, мовляв, чинив на нього, на Гетьмана, за свою домову злобу (Мотря!), про яку відомо багатьом». «Було йому дано п’ять ударів батогом».
Летом 1708 года Петр приказал выдать обоих Гетману «на суд і на вирок». 14 июля того же года им отрубили головы близ села Борщаговка Погребищенского района на Винничине. До соединения Мазепы с армией Карла ХІІ и Батуринского погрома оставалось три с половиной месяца, до Полтавы — почти год, до смерти Гетмана — 14 месяцев.
А теперь — жестокие и справедливые слова Юрия Шевелева из статьи «Москва-Маросейка»: «Если Украина испытала поражение, то это произошло не из-за переяславских условий, а прежде всего по причинам, заложенным в самой украинской жизни того времени. Политически и военно Переяслав стал началом поражения потому, что разные украинские круги втягивали Москву в Украину, пытаясь использовать ее против своих внутренних врагов. Комплекс «кочубеевщины» — и только он — позволил Москве завоевывать все больше позиций в Украине. Бой под Полтавой выиграл России не Петр I, а украинские Кочубеи. Само собой разумеется, Петр и Россия целенаправленно использовали все подобные случаи, которых было предостаточно. О причинах самого комплекса «кочубеевщины» пусть говорят историки и психологи. Он жив до сих пор».
Игорь Сюндюков, опубликовано в издании День